“Планета обезьян” — от неволи к выбору

Даже удивительно осознавать тот факт, что давая режиссерам новой “Планеты обезьян” баснословные бюджеты, студия позволила им снять настолько авторскую трилогию. Конечно, не обошлось в ней без типичных для Голливуда схем и концепций, но эти фильмы все равно наивыгоднейшим образом выделяются на фоне других франшиз современности. Прежде всего, благодаря грамотному сочетанию формы и содержания. Но обо всем по порядку.

Первая часть будущей трилогии вышла в 2011 году и называлась “Восстание планеты обезьян”. За пафосным заголовком скрывалась трогательная история взаимоотношений человека и примата. Талантливый ученый из Сан-Франциско Уилл Родман (Джеймс Франко) долгие годы создавал лекарство от болезни Альцгеймера, которой болел его отец. Испытывать препарат приходилось на шимпанзе, что однажды привело к необратимым последствиям. Одна из обезьян под влиянием препарата проявила недюжие интеллектуальные способности, тем самым в разы повысив свои мыслительные возможности. Смышленый примат погиб в результате ужасного недопонимания, а его детеныша Уилл забрал к себе домой и назвал Цезарем.

Чем старше становился Цезарь, тем больше задумывался о своем месте в этом мире. Наблюдая за ничем необоснованной жестокостью, с которой циничные люди относятся к его сородичам, Цезарь понял одно — обезьяны должны жить не в каменных джунглях, а настоящих. Так все и началось: шикарный бунт в зверинце, зрелищное сражение на мосту Золотые ворота, обретение нового дома среди вековых секвой.

“Планета обезьян: Революция” увидела свет в 2014 году, а масштаба и драмы в ней стало только больше. Камерность истории первой части ушла на второй план. Герой Джеймса Франко пропал без вести. Цезарь основал свое племя вдали от шумных городов. Человечество постепенно начало вымирать: лекарство от Альцгеймера оказалось смертоносным для миллионов людей и убило большую части населения Земли. Те немногие, у кого оказался иммунитет к вирусу, остались доживать дни в лишенных электричества и порядка мегаполисах.

Главной особенностью второй части можно считать поразительного качества CGI-технологии. Генетически модифицированные обезьяны на большом экране выглядели пугающе настоящими, а Цезарь в гениальном исполнении Энди Серкиса до дрожи в коленках смотрелся брутально и убедительно. Строго говоря, созданный им образ уже тогда можно было ставить в один ряд с величайшими персонажами за всю историю кинематографа. Мотивация, повадки, мимика… Идеальное перевоплощение и понимание того, что тебе нужно сыграть.

Основной идеей сиквела выступала борьба Цезаря с самим собой. С одной стороны, он не хотел воевать против людей и старался им доверять. Но с другой, жестокий соплеменник Коба всячески расшатывал его веру в человечество. Главное, что беспокоило Цезаря — не стать похожим на Кобу. Люди в сиквеле получились безликими и, мягко говоря, несуразными. Порой складывалось впечатление, что во второй части они одного вида ради. Или чтобы приматы на их фоне более ярко и уверенно эволюционировали. Ближе к развязке же, как того можно было ожидать, предводитель одной из колоний людей (Гари Олдмен) вызвал подкрепление. Хорошего исхода после такого ждать не приходилось. Уровень неопределенности и тревоги достиг апогея. Нависшая над продолжающими умнеть приматами опасность была слишком велика и безысходна, чтобы спокойно к ней относиться.

Триквел планировался к выходу еще в прошлому году, но релиз ленты состоялся только этим летом. “Планета обезьян: Война” подарила зрителям по всему миру долгожданный катарсис. Если в первой части Цезарь переживал период становления, а во второй проверял на прочность собственные принципы, то триквел решительным образом подвел к кульминации все его мироощущение. Устроить кровавую резню в качестве мести за смерть близких или по-библейски смириться со всем происходящим? Этот вопрос белыми нитками пронзил не одну страницу сценария третьей части.

Главный злодей “Планеты обезьян: Война” — преисполненный животной ненависти к приматам и всевозможных отсылок к “Апокалипсису сегодня” Полковник (Вуди Харрельсон). Его персонаж выступает живым доказательством того, что люди чаще обычного готовы убивать ради удовольствия, а не хоть какого-то смысла. Последним они лишь прикрываются и оправдывают свой садизм. Да, две продвинутые расы действительно не могут существовать на одной планете. Такое возможно только в книжных рассказах или сладких утопиях внутри чьих-то мечтательных умов. Но хотя бы попытаться стоит. А не малейший повод к драке кулаками мгновенно преобразовывать в страшное оружейное побоище.

Кто-то будет смеяться с самой мысли, что обезьяны умеют не только разговаривать, но и ездить верхом на лошадях. Но это от большой инфантильности или, что вероятнее всего, небольшого ума. Если на минуту абстрагироваться от местами наивного нарратива франшизы, то в ней можно найти не одну аллюзию на нашу с вами реальность: суровую, двуличную и горделивую. Как бы человечество не хотело выжить, но в процессе борьбы за выживание оно забывает об одной простой истине — чем больше неоправданного насилия, тем меньше мы остаемся самими собой. Тем более что и в мирные времена с особым рвением истребляем себе подобных: из-за примитивной корысти или тривиального наслаждения.

Все три фильма органичным образом дополняют друг друга. По причине чего, за становлением, эволюцией и апогеем развития образа Цезаря наблюдаешь с огромным упоением. В финале трилогии, все мелочи и сюжетные арки складываются в единое целое. Центральный конфликт серии то и дело норовит не столько чему-то научить, сколько процитировать очевидное — нужно всегда стремиться к миру, а не войне.

Обезьяна не убивает обезьяну, а вот в “Планете обезьян: Война” каждая из них нарисована компьютерной графикой так детально, что дальше технологиям развиваться, кажется, некуда. Определенно, трилогия не получит большую популярность среди широких масс, но своего зрителя она найдет. А тот, в свою очередь, станет ее преданным поклонником. И это прекрасно. Прекрасно, когда в Голливуде все еще появляются фильмы, которые дарят тебе не меньше созерцательного удовольствия, чем хорошей пищи для размышлений; когда экшен выступает лишь инструментом для продвижения вперед общей драматургии; когда все могло получится банальным и несуразным, но, к счастью, оказалось эмоциональным и умным.

У Руперта Уайатта и Мэтта Ривза получилось то, что в далеком 2001 году не вышло у Тима Бертона — умело актуализировать пенталогию, ставшую классикой еще в конце шестидесятых годов двадцатого века. Градус сопереживания обезьянам доведен до какого-то запредельного уровня сценарной проработки. Анимация диалогов и их смысловая наполненность дают повод для зависти многим проектам, чьи авторы изо всех сил стремятся выдавить из зрителя недюжую заинтересованность. Библейские отсылки и античные подтексты также присутствуют. Но какого-то особого влияния на твое восприятие франшизы они не оказывают. Разве что дают еще один повод задуматься над тем, как циклична история.

Технология захвата движений от новозеландской компании Weta Digital и постоянное трехмерное сканирование всей съемочной площадки совершенствовались фильм за фильмом, тем самым подарив киноиндустрии не меньшее развитие, которым в свое время отметились “Кинг-конг” Джексона и “Аватар” Кэмерона. Отдельно хотелось бы упомянуть о моделях обезьян. Дело в том, что программисты сканировали не только скелеты тех актеров, которые воплощали на большом экране движения и мимику приматов, но и их мышцы.

Многие сцены снимались на натуре, что нередко приводило к серьезным неудобствам для съемочной команды: лил жуткий ливень, громоздкие камеры неподвижно стояли закрепленными на краю высоченного обрыва, режиссер вместе с коллегами часами напролет трудились ради нескольких хороших кадров. Поэтому роль спецэффектов в трилогии хоть и неоценима, но эпизоды с живой природой сыграли наиболее существенную роль в создании мрачной и депрессивной атмосферы как минимум двух фильмов из трех.

Племя волевого и сдержанного в суждениях Цезаря обязательно построит свой Рим. Остается надеяться, что этот город не повторит судьбу итальянского предшественника: пройдя точку невозврата и скатив идеалы о пацифистском величии к все тому же желанию быть выше других.